Генри Фул / Henry Fool (1997) Хэл Хартли / Hal Hartley

8.5/10
Экзистенциальная трагикомедия

В своём шестом фильме, неожиданно длинном (или «эпическом», по определению самого Хэла Хартли) для этого независимого американского режиссёра, он всего лишь в рамках одного произведения словно проделал повторный путь от «Невероятной правды» до «Любителя». Вновь относительный покой обитателей «простых кварталов Америки» нарушил якобы злостный преступник, который вышел из тюрьмы, впрочем, выдав себя за писателя-философа, сочиняющего труд всей жизни — некую Исповедь. А вместо юной монашенки, желающей стать нимфоманкой и писать порнороманы, появился кажущийся слабоумным, сексуально неопытный молодой мусорщик, который под воздействием «новоявленного учителя жизни» вдруг сотворил весьма откровенную и смущающую всех (кроме лиц женского пола) поэму, в конце концов, изданную и принёсшую ему Нобелевскую премию!

Интересно и то, что Хартли, вдоволь позабавив своих поклонников едва заметным смещением акцентов во внешне житейских, вполне заурядных событиях, когда даже такой драчун, пьяница и педофил, как Хенри Фул, представляется вполне симпатичным парнем, сделал действие этой ленты по мере его развития всё серьезнее, драматичнее и мрачнее. И последняя треть картины смотрится чуть ли не как реалистическая история в духе жёстких социальных работ нью-йоркского направления — тем более что всё происходит в известном районе Куинс. Хотя несколько странная концовка (желая спасти Хенри Фула от нового тюремного срока, его в миг возвысившийся ученик Саймон Грим снизошёл до того, чтобы устроить дерзкую подмену и отправить по своему паспорту в Стокгольм на получение Нобелевской премии именно этого незадавшегося сочинителя) должна бы заставить почувствовать самый крупный подвох, устроенный сценаристом-постановщиком.

Он отнюдь не случайно не позволяет зрителям познакомиться с какими-либо отрывками из творений Хенри и Саймона, каждый раз предпочитая удивлять нас крайне противоположными реакциями (от восторженных до возмущённых) других персонажей на то, что накропали эти любители неподцензурной словесности. А поскольку оба главных героя оказались в итоге взаимозаменяемыми, то и достоинства и недостатки их литературных опусов, в общем-то, относительны. Хэла Хартли, на самом-то деле, изумляет как раз этот стремительный перепад от хулы к славе и наоборот, что и превращает идиота-отщепенца (кстати, на Каннском фестивале 1998 года «Хенри Фул» был в одном конкурсе с фильмами «Идиоты» и «Хрусталёв, машину!») во всемирно признанного корифея культуры. А уж он потом готов из чувства благодарности к тому, кто наставил на путь истинный, пожертвовать всем ради анекдотического возвышения «вечного баламута». Но можем ли с полной уверенностью поручиться, что Исповедь, годами вынашиваемая Хенри Фулом, действительно является безумным плодом графомана, а не новым словом в литературе, как и сексуальные вирши Саймона?!

Во взаимоотношениях этих героев можно угадывать намёки на кого угодно — благо, что и сам режиссёр поминал в интервью Мефистофеля с Фаустом, а также Сэмьюэла Беккета с Джеймсом Джойсом. Очевидна ещё аналогия с Сальери и Моцартом. И может придти на ум при появлении Фула на экране вообще посторонняя ассоциация… с Лукой из пьесы Горького «На дне», потому что своими философствованиями и красивыми посулами персонаж Хартли тоже переворачивает устоявшееся, навсегда заведённое существование американских обывателей почти на дне нью-йоркской жизни. Взбаламутив всех и внушив им радужные надежды, он сам вроде бы оказывается несостоятельным прожектёром, пустым человеком, беспечным балаболкой. Или же, напротив, непонятым духоборцем, своеобразным мессией, брезгливо отринутым толпой. Понимайте, как хотите! И, может быть, Саймон, запоздало осознавший, что его собственный успех — совершенно дутый и ни на чём не основанный, кидается спасать своего вдохновителя — словно непризнанного Христа, вместо которого народ опять предпочёл вора и проходимца Варавву.

Для Хэла Хартли является фирменным остранение мучительно знакомых ситуаций и даже отдельных банальных фраз, непременно произносимых с редкостным пафосом. Поразительная амбивалентность стиля, который так легко принять за искреннюю лирику и одновременно — за хохмаческую игру, ранее тоже была присуща постановщику. Но теперь это переведено им самим из внешнего слоя произведения, из элементов формы — непосредственно внутрь повествования, вглубь абсолютно двойственных героев. Хенри-дурак и Саймон-простак — вовсе не так уж глупы и наивны. Их не назовёшь односложными и бесхитростными, разгадываемыми и понимаемыми до конца. Не бывает «простых людей» (что режиссёр с блеском высмеял в ленте с таким названием ещё в 1992 году), как нет и в самой жизни, в окружающей реальности ничего простого, раз и навсегда определённого, неоспоримо верного, некой истины в последней инстанции. «Подвергай всё сомнению» — таков был философский совет одному простодушному литературному герою.