Леонид Федоров, Владимир Волков, Джон Медески, Марк Рибо - Разинримилев (2010) / Avantgarde (320 kbps)

Леонид Федоров: «Я не играю авангард»
Рок-интеллектуал из «АукцЫона» рассказал о своем новом альбоме «РАЗИНРИМИЛЕВ», о том, как иностранцы воспринимают Россию, и о том, почему он занимается не музыкой, а радиопостановками
«Ну, блин, что ты за музыку-то сделал?» — терзали Леонида Федорова завсегдатаи ленинградского рок-клуба после выхода альбома «АукцЫона» «Как я стал предателем». Пожалуй, этот вопрос Федорову должны задавать каждый раз, когда он выпускает очередную пластинку. Реноме человека «не от сей музыки» преследует его еще со времен «АукцЫона», и уж тем более намертво приклеилось за последние несколько лет — ведь Федоров то запишет альбом звуковых коллажей на «умные» стихи, то примет участие в проекте реконструкции русских духовных песен. Очередной альбом, «РАЗИНРИМИЛЕВ», в основу которого положена палиндромическая поэма Велимира Хлебникова «Разин», вроде бы должен только подтвердить статус Федорова. Кроме постоянного соавтора, контрабасиста Владимира Волкова, задействованы американские музыканты-виртуозы, уже записывавшие с «АукцЫоном» последнюю пластинку «Девушки поют», — гитарист Марк Рибо и клавишник Джон Медески. К Хлебникову Федоров относится с заметным пиететом и, в случае с «Разиным», говорит уже о появлении некоей отдельной музыкальной реальности, базирующейся на словах поэта. Некоторые полагают, что эта реальность совершенно не вписывается в современную российскую музыкальную действительность. Сам Федоров считает по-другому.

— Когда я просматривал материалы по «Разину», обнаружил в интернете смешной комментарий. Мол, как раз такого проекта от Леонида Федорова и можно было ожидать. А вот если бы он сделал что-то, чего от него совсем не ждут, то это был бы реально авангард…

— (Смеется.) Ну да. Может быть. Авангард по отношению к Федорову…

— Вы со стихами Хлебникова уже имели дело, но здесь пошел уже какой-то высший пилотаж с поэмой, написанной палиндромами…

— Мне Волохонский в свое время присылал много своих записей, где он стихи наговаривал, читал стихи Хвоста, свои поэмы. И в том числе прочитал первую часть «Разина», «Путь». Текст был... сказочный. Он причем сам забыл об этом, а я на «Путь» случайно наткнулся. Года два с тех пор уже прошло… И я думал сначала сделать очередную радиопостановку, что ли. Начал смотреть этот текст, и вдруг меня осенило, что Хлебников умудрился сделать каждую главу такой, что она исчерпывающе отвечает названию. Если «Бой», то это бой, если «Тризна», то тризна, «Пляска», так пляска. Хотя по стихам это не очень определено. То есть он внутри поэмы умудрился создать атмосферу. И только за счет каких-то более общих выражений… Я даже не могу это объяснить. Для меня это поэма на уровне пушкинской «Полтавы». Когда сам текст не просто связан с фабулой — хотя и это есть, конечно, — но плюс внутри отражает действо. Ну, как у Пушкина, когда он пишет про Полтавский бой, ты буквально слышишь, как дерутся! Здесь почти такая же история. Я офигел от этого. И подумал, что это можно делать как драматическое произведение, с театральной музыкой или киношной, как угодно назови, мне пофиг — палиндром это, что-то еще… Я могу использовать музыку, которая будет отражать текст как еще один эмоциональный инструмент.

— Вы американцев ставили в известность, что им предстоит, или так их и погрузили в Хлебникова?

— Они вообще не знали, что будет, просто хотели вместе поработать. Мол, вот наконец-то есть время. Обычно за год договариваться приходится, а тут за три месяца. Давайте, конечно, супер! И началась эпопея… Волкову не дали визу в эти сроки, причем все выяснилось в последние дни. Средства искали. И отказываться-то не хочется. Меня все-таки убедили, что надо ехать. Я в это время уже понимал, что получится не так, как задумывалось. Но поехал. Когда с Вовкой — как-то проще объясняться вдвоем и показать что-то можно. А один я начал рассказывать, что вот был такой поэт, такой текст, палиндромы. А Рибо с Медески мне: «О! Круто! Палиндромическую музыку писать будем!» — «Нет, ребята, точно не будем» (смеется). Получилось все мило, и записали очень быстро. За два дня почти все, и еще два дня на какие-то дописки, и еще одну вещь придумали с ходу. С Вовкой мы потом всё немного перекрутили, потому что у них на словах объяснить было сложно. Я сделал очень простой скелет музыкальный — пара элементарных аккордов, — и на него можно было играть как угодно… То есть просто эмоционально заряженный скелет, а сверху — можно в гармонию, можно атонально. Я же сначала думал, что вообще будет шумовая музыка. А они как представляют, что это Россия, так и начинают играть. Все это здорово, но местами… клюковка такая. У них же представление довольно примитивное. Стравинского слышали — если Россия, стало быть, Стравинский (смеется).

— Прикидывали, с кем и во что такой проект еще мог бы вылиться?

— Ну, вот с японцем Отомо Йошихиде собирался, только не сложилось… У меня вообще была мысль каждую главу сделать с новым составом, с хором «Сирин» спеть, например. Может, это было бы и еще круче. По первому впечатлению кажется дикостью тексты Хлебникова еще и петь пытаться, а когда у тебя получается, понимаешь, что другие тексты невозможно петь. Любой другой текст предполагает классическую песенную форму — битловскую, скажем, — и ты сидишь в жанре, и хоть тресни. Или будешь заниматься психоделией, как Pink Floyd. Все равно будешь в своем состоянии. Вот я, Леня Федоров, я так играю — и ты в рамках. А здесь у тебя есть шанс выйти за эти рамки, с таким текстом у тебя фантазия сразу начинает его трактовать как угодно. Ты находишься уже в мире, который сам тобой начинает крутить. Поэтому от набора музыкантов сам текст начинает по-другому вести себя, музыка по-другому получается. С одной стороны, ты свободен, а с другой — не ты уже, а сам текст начинает работать. Ты можешь его кричать, шептать, петь — не важно. Ты можешь с текстом делать все, что хочешь, и при этом он не теряет ничего. Текст благодарный.

— То, что делаете вы, на фоне «нормальных» российских групп выглядит уходом в собственный музыкальный мир. А для неискушенного наблюдателя это же совершенно непонятно что…

— Я, честно говоря, об этом не думаю. Странно было бы. Мне интересно — я делаю. Не потому, что такая музыка находит отклик у широкой публики. В лучшем случае есть поклонники. Но по крайней мере те, с кем я общаюсь, например [композитор Владимир] Мартынов... его это радует, ему офигенно нравится. Стало быть, что-то есть, музыка актуальна. Когда «АукцЫон» записал «Как я стал предателем», ко мне на полном серьезе подходили люди и говорили: «Ну, блин, что ты за музыку-то сделал? Вот группа “Ноль” есть, все понятно. А ты что? Гармонически-то можешь оформить свое “пум-пум-пум”?» Вот тогда это почему-то считалось авангардом. Для них. Потому что не понимали, как можно взять песню и петь поперек всех размеров и нот. Хотя все эти люди знали Led Zeppelin, которые пели и играли как угодно, и казалось им это нормальным. Может, не убеждаем просто…

— Разруха в ушах или головах?

— Есть стереотипы. Ну, немузыкальная мы страна. Если у людей до сих пор «Ласковый май» в ушах… Появись они сейчас — и опять стадионы будут собирать. Ну так и ради бога. И что, мне теперь думать об этом? Я не думаю, что нахожусь в каком-то своем мире. Я абсолютно отражаю музыкальную ситуацию, которая есть сейчас. Может, она не конкретно в нашей стране, хотя, думаю, и в нашей тоже, но вообще она актуальна. Поэтому и соглашаются играть люди с другого континента — я же не нанимал их. Я точно знаю, что им было интересно. И сейчас они приедут сюда не оттого, что мы платим им деньги, они и так заработать способны. Они готовы были приехать еще в январе — диск-то уже тогда был готов, а презентацию забивали еще в прошлом июне. Просто у них не было времени, они работают.

— Но в какую-то сторону музыкальное движение в России все равно идет. Вы вписываетесь в какой-нибудь вектор или держитесь особняком?

— Меня расстраивает тот факт, что на самом деле ничего не изменилось. Ты можешь играть как угодно, но результат такой же. Люди могут это воспринимать как что-то новое, но для меня это только одно из музыкальных течений. Для меня в свое время «Алиса» была музыкой — на уровне 1987 года. Но выйти в иное музыкальное пространство можно всегда, и тогда, и сейчас. Внутри у меня ничего не поменялось, я не пытаюсь делать что-то вопреки, я всегда делаю за. То, что со стороны кажется авангардом, для меня просто музыкальное развитие. По сравнению с тем же Мартыновым я дилетант, но я стараюсь музыку услышать. Вот Xiu Xiu для меня музыка, хотя я даже не понимаю, о чем они поют. Но наверняка о чем-то хорошем, они просто развивают музыку. Или как Рибо со своим проектом Ceramic Dog — это о том, как он понимает сейчас рок-музыку. Он не Зорн, который музыку из себя вышибает, это немножко другое. А вот ты видел, как Рибо с Ceramic Dog играют?

— Самого по себе видел, с кубинской музыкой, а с этим проектом не доводилось.

— Это потрясающе, просто офигенно! Это рок, они в жанре, но там есть новаторство. И Рибо… Пятьдесят — шестьдесят лет дяде. Он ничего не делает того, что другие не умеют. И ощущение оставляют то же, а музыка другая! Если ты будешь играть честно, то будет своя музыка, а не чужая. А проблема нашей музыки в том, что все всегда играли чужое. И до сих пор играют. А любая попытка сделать, как ты сам можешь, сразу нарывается на ярлык «Леня играет авангард». Я авангард не играю, я просто играю то, что мне нравится! Я делаю музыку не для того, чтобы это было модно. Я делаю ее для того, чтобы мне было интересно. Чтобы это было правдой, а не подделкой. И если есть возможность позвать других музыкантов, то всегда интересно попробовать. И если кто-то отнесется к делу так же серьезно, как ты, тогда это будет уже совсем другое — новая музыкально оформленная вещь. И когда я говорю слово «музыка», это, наверное, тоже неправильно. По большому счету то, чем я занимаюсь, это не музыка.

— А что же тогда?

— Я не знаю… Знаешь, это как Глен Гульд когда-то сказал, что будущее не за музыкой а за радиопостановками. Вот, наверное, то, что я делаю, это и есть радиопостановки. Я «коллажирую» не только музыку и текст, а все, что звучит. И шум, и музыка — не только моя, мне пофиг: я беру сэмпл и вставляю его (смеется). Шостаковича, Мусоргского, Моцарта вот делал. Я не обозначаю себе тупых рамок, к которым все привыкли. (Кивает в сторону экрана, на котором крутят клип «Californication» Red Hot Chili Peppers.) Вот, кстати, классический пример ребят, которые когда-то были на передовой, а сейчас — скучная музыка.

— Какая музыка вас в последнее время зацепила?

— Из рока Xiu Xiu. Последние Medeski, Martin & Wood — у них трилогия «Radiolarian» вышла. Очень хорошая группа Low. Подумал, ни фига себе, вроде ничего особенного они не делают, но свежо очень звучит. Очень смешной, на мой взгляд, проект старичков Бирна и Ино, одна песня вообще шедевр, в духе ранних Talking Heads. Неплохая пластинка у Дэвида Сильвиана с Йошихиде, первые три вещи очень красиво сделаны. «Blemish» — отличная пластинка у Сильвиана с Дереком Бейли. Еще Вовка с Гайворонским и Кондаковым сделали кайфовую программу и уже сумели избежать джаза. Очень понравился проект Мартынова с «Хуун-хуур-ту» «Дети выдры», тоже, кстати, на стихи Хлебникова, — одна из лучших вещей вообще. И его разбитая в пух и прах критикой опера по Данте Vita Nova, шикарнейшая музыка.

— На Западе достаточно лейблов, которые занимаются необычными музыкантами и по мере возможностей продвигают их. А как вы думаете, какие шансы остаются для таких музыкантов, как вы, у нас?

— У нас нет индустрии, которая бы на таких музыкантов работала. Радио превратилось уже в такое «Радио Маяк»… Я это называю КСП. Люди даже не понимают, что может быть другая музыка. А она нужна, а то какой-то детский сад вообще. Особенно вся эта женская волна, они вообще какие-то странные тексты пишут — манерные, косноязычные. И причем на полном серьезе! Даже старики производят лучшее впечатление, чем молодые. Вот что удивляет. Во времена нашей молодости найти какую-то запись было проблемой, а сейчас открываешь YouTube, и есть всё. Поэтому быть в курсе вообще не проблема. Я не виноват, что люди не знают и не интересуются. Мне даже удивительно, почему они так воспитаны.