Actual Music Quartet RSM - Actual Music Quartet RSM (2007) /experimental post/prog/jazz/ambient

…Я очнулся в углу, в комнате никого не было, только стулья. Одинокие, неживые, просто стулья из опрятной гостиной, их принес манекен с зашитым синими нитками ртом, нас было четверо, а остальные побежали любоваться красивым грибом, накрывающим город. Я не пошел, я не люблю красоту, она слишком непривычна для этого мира. Ты Ass а я Sin, - сказала она, еле уловимо дотрагиваясь до своей челюсти, которую кое - как собрал коновал из соседского сна. Глупо, но я вдруг услышал вальс мертвых листьев, эмбиентно и плавно зарождающейся в этих стенах, переживших не одно банкротство жизни. Стало грустно…А потом кто-то сказал, что он очень одинок и разговаривает только с бутербродами. Нет! Надо вернуться обратно, нельзя позволить лукавству мысли отвлечь меня от…
Стулья играют в этом самую главную роль, звуки, как мысли спящего щенка, отходят в «Tram song», нежнее рук матери, которая каждый раз, играя на пианино, плакала…Мелодия слишком прелестна для нас, оправдывающих вранье спасением, а я и так гадкий, чуть не сбил эту гитарную партию своей пьяной бравадой, рассчитанной на бездушных лицеисток. Черт, а действительно, какая разница, какая плитка у него в ванной в его доме на Мальдивах, если ты его так сильно любишь? Вот так с ходу я заготовил виселицу для тишины, этот чокнутый старьевщик даже перестал причмокивать своими замшелыми губами…Закрыть глаза, вот еще что:
Папа моего друга Рацци…Что? А стулья, да, с ними что-то не так, их тяготит пол, вес и какая-то чудовищная тайна. Когда я открыл глаза, один лежал мертвый, навзничь, другой в припадке асфиксии беззащитно прислонился к обшарпанной стене. Другие? Какие другие? Я был один, нет…Подождите, нас было четверо, остальные пошли в город по грибы… Папа моего друга Рацци сломал себе все глаза, мусоля журналы с искусственными кино - символами … Я не люблю красоту, но отдаю должное скальпелю хирурга. Когда я очнулся, свет – нож резал мне глаза, холодные, как у агонизирующей форели. Минималистические полутона, ты снова лила на себя воск, маленьким отбойным молотком барабаны прорывались сквозь вату сна, «Number two», я не спал, когда заиграла флейта. Там был мужчина в черном костюме, который все записывал в большой блокнот, я сразу понял, что он с Noir –island, богартовский подбородок, птица самого высокого сыщьего полета. Он искал Орхидею, забавно, что я видел ее фото во «Freak of the week», но его это почему-то не позабавило. Атмосфера сжалась до «Сцена 63. Драка», манекен твоим длинным ногтем распорол себе нитки на рту, чтобы устроить «Сцена 64. Душераздирающий крик», басово –гитарное умиротворение сменилось арт - роковым саспенсом, по боевому зазвучали барабаны, я внутри гладиаторского мира, гарсон, еще стакан молока! Мороженое падает мне на ботинок, духи эхо выводят погребальные мотивы, уступите дорогу катафалку. Мертвец и так ждал достаточно, всю жизнь.
Флейта, как Натингейл если бы играла у Тарантино, разрядила всю свою чудесную звуковую обойму в прог –роковую завесу, за ней кто-то судорожно задергался, вот так же и я изворачивался на сковородке твоих вопросов, музыкальные американские горки, на каждый звук – вопрос, с баса на барабаны, почему не все твои шрамы в память обо мне? Сколько у тебя в прошлом историй? Где ты их все хранишь? Какой пароль от твоего сердца? Если я тебе все скажу, ты разрешишь мне поселиться к тебе в мозг? Остаться там навечно? Неразрешимые противоречия – пустой звук, когда есть виселица для тишины…А катафалк так и не доехал, все закончилось кремацией на повороте. Да, там постоянно все бьются…

…Так страшно, темная от тайн и отсутствия света комната, даже стулья напуганы, кровь еще не проступает сквозь стены, а колокольный звон за окном заставляет вздрогнуть стеклянные нервы. Миром правит отвращение, к калекам, к сиротам, к разгаданным не нами кроссвордам, к чужим волосам на подушке, к запаху прокисших соленых огурцов, к стульям, разбросанным по комнате, будто рваные чулки вчерашней знакомой из бара…Великолепен только дождь, когда, выпуская дым в окно, ты будто заигрываешь с его каплями. «Rm», правда, дивно? Я специально спрятал плед, сиди и дрожи, вот тебе еще бинт, смени, чтобы швы не разошлись, а то будешь такой же красоткой, как этот манекен. Я так не люблю красоту, нас не мог спасти даже Супермен, что уж до этой… Боже, какие же отвратительные эти стулья, когда на них никто не сидит су… Этот хитрый Dr. Akula опять отменил мой сеанс, а мне так нужен рецепт…Я даже придумал себе сон, который расскажу ему, про кровь из стен и стулья, один из которых опрокинут навзничь... Тсс, прислушайся, где-то играет контрабас, ему легко и непринужденно вторят ударные, безграничное понимание и музыкальное великолепие, о котором можно только мечтать. Кстати, Орхидея завяла в золотом горшке в далекой пустыни, не вынесла запаха нефти, бедняжка…А еще как же отвратительны старики, испражняющиеся под себя, и мясник из магазина, когда он нарочно подсовывает куски свинины религиозно серьезно настроенным, и даже наш старьевщик, любящий подглядывать за нами, когда мы играем в ладушки. Я никому не скажу, но Орхидея умерла красиво. Совсем не так как жила…
Я открыл глаза, увидел стулья, черт…Ты не будешь против, если я потанцую? Знаю, знаю, неуместно, но, слишком много сил и энергии я прятал от тебя, симулируя, что нет настроения и мыслей. Заткнись, а то вместо тишины вздерну тебя! Или зашью тебе рот, как манекену, плевать на челюсть! Я же тебе говорил за первым стаканом топленого подогретого, слизывая языком пенку, что не люблю красоту. Мне не за что себя любить. Нервно, остро, сочно, как галька в спелый помидор, вонзаются бешеные гитарно - басовые партии, барабанная вакханалия, только бы не захлебнуться в этой звуковой атаке, доктор был бы доволен, выход первозданного зла в темную от тайн и отсутствия сна комнату. Осторожно, не спотыкнитесь о стулья. Смени апатию на агрессию, P(age/oza) 69, самый раз. Сайко – кантри я танцую в обнимку со стулом, моя тайная стулофилия. «Grooba» - таков мой диагноз, забавно увязнуть в этой разнузданной психодел – роковой карамели, и мне все еще нужен этот рецепт. Хочется лечь и заснуть, не прибегая к помощи чужой биты и чужой руки, отправляющей меня в сновидение…Город накрыл величавый оранжевый гриб, sos и молитвы сплелись в одно, а я открыл глаза и увидел эти стулья. Кто на них сидел? Куда все ушли? Зачем? Ноги подгибаются, танцы закончились, время вышло.
Кстати, сейчас, «Clock 77:77», загадай желание. Например, чтобы выбраться отсюда хотя бы с одним глазом, или пересилить себя и признаться тебе в любви. Я – сломанная игрушка в руках судьбы, красиво двигаюсь сквозь года, под мелодию специально придуманную для какого-то божества…Видишь, это не сложно, придумывать рифму, чтобы второй, свободной рукой расстегивать тебе блузку. Ну, да ладно, гипнотический грув творит чудеса, и ты улыбаешься. Осторожно, пожалуйста, а то швы разойдутся по углам, как попутчики в одном вагоне. Я устал от декадентства в поступках людей, от этой небрежности, с которой они творят все гадости. Так мало сил, так много лет, я ускорюсь и полечу лучом света, озаряемого фьжен –роком под клавишно - барабанную фантасмагорию на встречу звездам, они хоть и холодны, но я напою их теплым молоком, и они оттают. Я почувствую себя цельным, будто в комнате светло от сброшенного с душ груза и от солнца за окном, на стульях сидят ты, я, наши друзья, манекен приветливо улыбается, поднося нам молодое алое вино… Бум! Ты слышишь? Это время тихо плачет, забившись в угол. Оно открыло глаза и увидело пустую комнату и покинутые стулья. Нет, не так, время бренькает о чем-то своем, это палач, ему плевать на святость моих жалких поползновений, жаль, что не я был в том катафалке, жаль, что я не колдун, я ведь бы мог наложить проклятье на эти часы и секунды, и тогда бы это все никогда не кончалось…Смешно и пусто.
Мужчина с Noir – Island аккуратно повесил пиджак на спинку стула и засучил рукава на своей белоснежной рубашке, потом резко ударил стул, на котором я сидел. Я упал и закрыл глаза, чтобы не видеть грязи на подошве его ботинка, занесенного над моей головой…Это было на пляже, бриз и мамина рука трепали мне волосы, реальность расслабленно парила на гитарно – электронных волнах, кот с большими зелеными глазами кропотливо штопал свою рубашку, несильно шипя на мышей, то и дело пытающихся прокатиться на катушке с синими нитками…Чудесно было даже мне, не любящим…Стоп! Мне показалось или этот стул сдвинулся? Тогда на пляже я видел как по млечному пути проехал старинный паровоз, lo –fi ласкал мои уши, одно из которых несильно болело от укуса ящерицы, я долго колебался, но скажу…Я собираю сломанные ветки, подбираю их и приношу домой, кладу их на стулья и разговариваю с ними. Ведь у каждой ветки своя история, одну сломал ребенок, другую пьяный дурак, третью – опасный убийца и в общем… «In one point», мысли как молоко давно прокисли, я свидетель знакомства робких ударных и обольстительных сэмплов, я наложил на время заговор, теперь только эта чудесная и затейливая, как рисунок на твоих бусах, мелодия и…Наверное, кто-то еще, но кто? Я вам повторяю снова, что когда я открыл глаза, в комнате никого не было…Только стулья.
Своя шкала странностей принесла первые результаты, отвращение сменило опустошение, я не хочу вставать, я сроднился с этой болью, с отсутствием надежды, с рваными карманами, из которых вечно сыпется мелочь. Тебя манит моя жизнь? Расслабься, эти роскошные кадры под глубинный пост-рок всего лишь мастерство монтажера, чтобы содрать с вас побольше денег. Хороша лишь обложка, и все, внутри мерзкая гниль. «Face, 2 face», стулья раньше стояли так, и знаешь, мужчина с Noir – Island мне кое-что шепнул по секрету в обмен на мою почку для его дочери. Света в комнате нет только потому, что ты израсходовала все свечки, ублажая свои ночные влажные фантазии… Дело не в тайнах, а в тебе. Лучше бы мы пошли полюбоваться этим грибом, как все нормальные уроды в этом городе. Нас двое, но война между нами затмит мировую, жестко, когда риффы агрессивно бьются об ударные, слетая с клавишных крепости вниз, закольцовываясь в этом рок –пространстве. Объявляю перемирие, нежно и минималистично готовясь к следующей атаке, я все-таки заколдовал время, вздернул тишину и безразличие, посмотри, вон они болтаются, а манекен смеется, прикрыв зашитый синими нитками рот фантомными руками. В яростном звуковом порыве я грубо налетаю на границы твоей личной свободы, чтобы просто показать тебе, что я это могу, и мне это ничего не стоит. Так, бутерброд с чаем между делом.

Я добр, когда этому ничего не мешает, я милосерден, когда не считаю, что меня обидели. Время собирать стулья, но тогда будет все слишком прилизано, выглажено, как брюки господина с Noir- Island, я шепну это только раз, держа свое лицо под струями холодной воды, стул, ну, тот, что с асфиксией, когда я его душил, он улыбался. Стоит закрыть глаза и жизнь перестает быть смешной. Совсем наоборот, этот злой кусок вечности превращается в часть чего-то большого и хорошего, благодаря мандолине и флейте, во всем этом есть такая трогательность, что от восторга внутри все сжимается. Светлая грусть, высокая любовь, я – теоретик, ты – циник, сядь рядом, выпрями спину и посмотри мне в глаза. Как бы я хотел разгладить скомканные страницы нашей истории и написать новую главу. Я врал, когда говорил, что не люблю красоту, я ведь люблю музыку и тебя, я люблю эту великолепную чувственную пробирающую до самих низов мелодию жизни в тебе. Не плачь, возьми стул и просто сядь рядом…Я пока закрою глаза, ты не против?
Когда я очнулся в углу, в комнате никого не было, только стулья…И слова, проступающие кровью сквозь стены: «Небытие легко и трепетно, как дыхание бабочки»